Портреты России: Оля и Галия, жена и жена

Фото: Ацамаз Дзиваев/PublicPost Текст: Мария Эйсмонт Журналист Оля и дизайнер Галия уже два года счастливо живут вместе. И только полгода назад они решили открыться всем вокруг: рассказать о своем счастье и объяснить, за что они борются. О родителях Галия: "Оля — единственный человек, о котором я решила рассказать своей маме. Я давно уже не живу с родителями, вижу их редко — раз в полгода, а то и реже. Я уехала в 17 лет поступать, сначала училась в Самаре, потом перевелась в Москву. И я всегда родителям говорила, что у меня есть какие-то мальчики — Максим, Коля, Ваня. На самом деле это все были девочки, и это был такой способ описывать события из личной жизни, меняя имена на мужские. Я была готова к тому, что мама меня не примет и скажет: "Дочь, я тебя не понимаю", и перестанет со мной общаться. Когда я все-таки решилась рассказать, я спросила маму: "Мам, ты гомофоб?" Она говорит: "А что это?" "Это люди, которые не терпят, не допускают таких-то отношений..." Она: "Ты что, лесбиянка, что ли?" Я говорю: "Ну мама, ну подожди так сразу! Вот есть Оля…" Она меня перебивает: "Ксюша и Марина тоже? Ты ради Ксюши уехала в Самару?" Ну, в общем, я все объяснила, я рассказала, что у меня есть Оля и я ее люблю, и понимай как знаешь. И я сидела в слезах, потому что я маме доверяла какую-то важную часть жизни — то, что долгое время было под запретом для меня самой. А она вдруг стала говорить о детях. И я сижу в слезах, а она говорит: "Знаешь, Галия, а я вот не знаю, честно говоря, как я буду воспринимать ребенка, если его родит Оля и это будет не твой ребенок. Я не знаю, смогу ли я этого ребенка воспринимать как внука или внучку". Я говорю: "Мам, мы пока не планируем, но так круто, что ты это говоришь!" Она спрашивает: "А девочка прекрасная?" Я говорю: "Да, серебряная медаль в школе, журфак МГУ, красный диплом, я с такими людьми сейчас общаюсь, которых до этого видела только в телике..." И она говорит: "Это лучше, чем зять, с которого нечего взять". И я говорю: "Спасибо!!" и бегаю за ней по дачному участку… Она, может, и не поняла, но приняла Олю как человека. И мы вместе ездили в Уфу, и я их познакомила. Она, правда, сказала: "Только папе не говори". Но, я думаю, и папа все поймет". Оля: "Родителям я боялась рассказать, потому что заранее знала, как будет реагировать мама. Еще до того, как мы познакомились с Галией, мама меня вдруг однажды спрашивает: "А ты знала, что у Арбениной и Сургановой была однополая любовь?" Ну я ей объясняю: "Да, женщины хорошо друг друга понимают, у них сильная связь, отношения…" А она говорит: "Нет, я консерватор, мне очень тяжело это понять. Как жаль, у них такие песни хорошие". И заранее зная эту мамину реакцию, я решила ей ничего не говорить, но мне было очень тяжело — я привыкла всем делиться с родителями, а потом самое главное, что с тобой происходит, ты не можешь рассказать. У меня две сестры. Марусе 8 лет, и с ней я об этом еще не говорила. Ане — 18, и она все знала с самого начала. Ей тогда было 16, и у нее была довольно забавная реакция — она об этом стала с гордостью рассказывать всем своим друзьям: вот вы все такие обычные ребята, а у моей сестры есть жена. И вот она мне как-то говорит: "Пора рассказывать, мама начинает подозревать". Родители стали догадываться спустя примерно полгода. Я до этого всю жизнь жила с родителями, а когда у нас с Галией все только начиналось, сразу же переехала. Я тогда сказала родителям, что подружилась с прекрасной девочкой и что нам нравится вместе жить. Папа, судя по каким-то редким шутливым репликам, уже точно знал, что мы пара, и довольно спокойно к этому относился. Когда я приехала на дачу праздновать день рождения Маруси (это было в прошлом году), мне Аня рассказала, что произошло незадолго до моего приезда: все уже сидят за столом, и вдруг падает палочка от фондюшницы: то есть не вилка, не нож, а такая штуковина падает на пол, и папа говорит: "О, к нам едет бисексуал!" Мама на такие папины замечания обычно отвечала что-то из серии "типун тебе на язык". Я думаю, мама до последнего момента надеялась, что это не так. Примерно полгода назад я решила, что это напряженное молчание уже невыносимо. Я пришла вся в слезах к родителям, и мама спросила: "Почему ты плачешь?", и я ответила: "Я плачу, потому что я давно хочу с вами поговорить о том, что для меня важно, но не решаюсь, и поэтому мне тяжело. Я хочу вам рассказать, какой счастливой жизнью я живу вот уже больше полутора лет..." Мама сказала: "Я не хочу об этом разговаривать", встала и ушла в другую комнату. Пришлось папе все выслушивать. Я сначала порыдала на его плече, потом спросила, нравится ли ему Галия, он ответил: "Ну не мне же с ней жить". "Мне с ней жить", — сказала я, и он сказал: "Главное, чтобы ты была счастлива". Я всегда знала, что папа не гомофоб, но боялась, что из солидарности с мамой он примет ее сторону. С мамой мы не разговаривали потом месяца полтора, но сейчас уже опять нормально общаемся. На самом деле у меня замечательные родители: им, например, не нравится, что у меня дреды, но они как-то с этим смирились, мама даже рассказывает об этом своим друзьям как о некоей детской шалости. Конечно, о том, что у ее дочери однополая семья, она уже не сможет рассказывать как о шалости. Папа говорит: "Мама не гомофоб, а консерватор, она просто не представляет себе, как об этом будет разговаривать со своими знакомыми". А папа меня поддерживает, в ЛГБТ-активности в том числе, и я безумно ему за это благодарна. Не знаю даже, представляет ли он, как много это для меня значит". Галия: "Если нужно будет как-то пояснить особенности нашей совместной жизни, я готова рассказать папе или кому-нибудь еще, почему у нас нет мужей и как мы собираемся вместе растить детей. И бабушкам придумаю, как рассказать. Я не буду вдаваться в подробности, просто скажу, что считаю Олиных детей своими. Буду говорить через понятные им вещи. Пусть они просто думают, что у нас высокие дружеские отношения, может, они сами что-то домыслят для себя. Бабуля все равно не поймет. Зачем ей мозг ломать на старости лет?" О девочках и мальчиках ГАЛИЯ: Еще в детском саду мне всегда нравились девочки. В садике я их защищала, в школе я с ними очень близко дружила. А потом мне было 14 лет, я тоже подружилась с девочкой, и я не допускала мыслей, что у нее какие-то чувства ко мне были, а у меня - к ней. А потом она куда-то уехала, и я стала по ней очень сильно скучать. И я стала анализировать: спать не могла, все время смотрела на ее фотографии, и я поняла, что эта тоска совершенно не дружественная. То есть друзья друзьями, они расстаются, встречаются через какое-то время, и в принципе могут долго не видеться. Когда она приехала, я сказала, что люблю ее, потому что именно так я это поняла за время своих бессонных ночей. Я позволила себе это сделать. ОЛЯ: Мне всегда нравилось смотреть на девочек, восхищаться тем, какие они прекрасные, при этом я с детства все время влюблялась в мальчиков, сама мысль о том, что я могу влюбиться в девочку, посетила меня только к 22 годам. У меня были очень доверительные отношения с родителями - они всегда узнавали первыми, что я влюбилась в очередного мальчика. У меня подруги не знали, в кого я влюбилась, а родители знали. И тут мне 22 года, и у меня случается внезапно роман с девочкой. Это было что-то вроде курортного романа. В этих отношениях было много нежности и много переживаний тоже. Мы почти никому не рассказывали об этом, это была наша большая тайна. А потом, уже независимо друг от друга, мы обе стали ЛГБТ-активистками. После этого опыта я уже понимала, что могу влюбиться в девочку, но совсем не думала, что у меня когда-нибудь будет однополая семья. ГАЛИЯ: Никогда к мальчикам у меня не было таких чувств, как к девочкам. Вот я целуюсь с ними, даже что-то такое испытываю чисто физическое – но никогда не было чувств к ним, страсти, любви, чего-то захватывающего. А потом, когда я увидела Олю... ОЛЯ: Мы познакомились 23 мая, а 23 июня у нас было третье свидание, на котором сразу все стало понятно. Я почувствовала, что очень хочу быть с этим человеком здесь и сейчас, а еще через пару дней поняла, что хочу быть с этим человеком всегда. В августе мы вместе поехали в Крым, и у нас была свадьба на Казантипе. О свадьбе на Казантипе ОЛЯ: На Казантипе иногда проводят так называемые быстрые свадьбы - fast married. Все желающие записываются, и им потом выдают специальные свидетельства. Понятно, что такое свидетельство нигде не признается, только на Казантипе. С тех пор мы называем друг друга жена и жена. ГАЛИЯ: Пока у нас нет института брака для гомосексуалов, в нашей стране пока это невозможно, этот документ – это очень серьезно для меня. О муже ОЛЯ: Вопрос "а кто у вас муж?" довольно часто задают. И мы терпеливо объясняем, что нет мужа. Есть жена и жена. Так получилось, что Галия любит забивать гвозди и заколачивать какие-то штуки. Она может построить целый стеллаж. Правда, я этот стеллаж конструировала. ГАЛИЯ: Она мне рисует: у нас будет столько-то полочек, это для этого, это для того, я еду в Леруа, звоню Оле и спрашиваю: сколько брать шурупов и дерева? Покупаю все и делаю: и так прекрасно, когда что-то вразумительное получается! Не так-то это и сложно держать в руках дрель, не обязательно пользоваться мужчинами, чтобы у тебя висела полка. ОЛЯ: Единственное, бывает трудно, когда приходится тяжелые вещи носить. У нас пока нет машины. Моя двоюродная тетя - очень близкий мне человек, она младше меня на полтора года - когда мы позвонили ей сразу после свадьбы, она сказала: ой, вы такие маленькие, хрупкие, кто же вас будет защищать? Но я понимаю, что когда мы вместе, мне ничего не страшно. Я ничего не боюсь, потому что у меня есть Галия.   О детях ОЛЯ: Более важным даже, чем право на брак, мне кажется право на совместную опеку над детьми. У наших детей будет две мамы. Но в свидетельствах о рождении будет написано, что у них одна мама. Это значит, что небиологическая мама не может уехать с ребенком за границу, записать его в детский сад, сходить в поликлинику. А если и может, то для этого нужно оформить миллион всяких доверенностей. Но нас это не остановит в любом случае. Независимо от того, что будет написано в документах, у наших детей будет две офигительные мамы. Я уверена, что нашим детям будет с нами весело и интересно. О любви ОЛЯ: Когда я встретила Галию, я действительно впервые в жизни поняла, что такое счастье. До этого у меня была интересная насыщенная жизнь – друзья, развлечения, мальчики, девочка один раз. А тут появился человек, который показал мне, что такое счастье. И я решила тогда, что не буду препятствовать этому только потому, что есть какое-то условное большинство, которое не поймет это и не оценит. Я просто осознала, что хочу с ней прожить всю жизнь, рожать и воспитывать детей вместе. ГАЛИЯ: Нельзя делить людей по нациям, по возрасту, по внешности, по тому, кого они любят. ОЛЯ: Пол и ориентация  - это такие второстепенные штуки. Есть любовь, и она важнее всего. Мы любим мальчиков, мы любим девочек, но больше всего мы любим друг друга. Мне не нравится, когда человечество делят на мужчин и женщин. Мне нравятся люди, которые не зацикливаются на стереотипах. Об эмиграции ОЛЯ: Раньше мы так сильно боялись российской гомофобии, что были готовы в какой-то момент уехать из России в какую-нибудь европейскую страну. И это очень неприятное чувство на самом деле. Я довольно хорошо помню эти свои ощущения год назад. У нас в Москве все: близкие люди, интересная работа, чудесная съемная квартира. И почему-то мы вынуждены лишать себя этого счастья только потому, что власти дурацкие и общество гомофобное. Потом мы передумали уезжать из страны и не боимся теперь заводить детей даже в условиях фашистских законов. ГАЛИЯ: Мне бы хотелось уехать путешествовать куда-нибудь по миру, пожить, например, в Европе, пожить какое-то время в Индии, но теперь я воспринимаю это не как способ побега из России. Есть люди, которые именно бегут, потому что им здесь что-то мешает развиваться, им страшно, они - однополые семьи - не знают, как водить детей в детские сады. Определенно, есть сложные вопросы, но мне теперь понятно, что я не могу совершать побег просто из-за страха, не пытаясь себе на эти вопросы честно ответить и не пытаясь с этим что-то сделать… О протесте ОЛЯ: Еще год назад мне казалось, что недовольных режимом слишком мало для того, чтобы всерьез думать о каких-то переменах. А потом случился декабрь 2011, мы сразу же стали участвовать в протестах, придумывали разные акции, записались в наблюдатели. Когда 10 декабря во время митинга на Болотной Надя Толокно сказала, что она представляет интересы феминисток и ЛГБТ, ее освистали. И очень много тогда было разговоров из серии "зачем на митинге за честные выборы эти геи со своими радужными флагами?". Но уже к лету 2012 года ситуация в протестном движении очень сильно изменилась. Стало стыдно быть гомофобом. Националисты заметно притихли. Многие гетеросексуалы носят сейчас значки с розовыми треугольниками в знак солидарности. По-моему, это огромное достижение. Всего за несколько месяцев протестное сообщество почти излечилось от гомофобии. Причина очень простая: ЛГБТ-активистам удалось донести до участников общегражданских протестов, за что они борются. Прекрасная Лена Костюченко научилась произносить это быстро-пребыстро: прежде, чем какой-нибудь ублюдок ударит ее по голове или какой-нибудь безмозглый мент потащит ее в автозак, она успевает сказать: "Нам нужно право на брак и право на совместную опеку над детьми". Именно отсутствие этих двух очень важных прав заставляет нас рассказывать публично о своей личной жизни. И именно поэтому мы решили пойти на небезопасное мероприятие со странным названием гей-парад. Я как раз собиралась рассказать репортерам, что считаю это название очень неподходящим для российских реалий, потому что парад - это все-таки праздник, а у нас это никакой не праздник, а ожесточенная борьба за права сексуальных меньшинств. И вот я открываю рот, чтобы объяснить, почему мне не нравится название гей-парад, как вдруг два здоровенных омоновца хватают меня сзади и тащат в автозак. Я сначала очень расстроилась, что придется провести несколько часов в автозаке и в ОВД. Зато вечером мы от души посмеялись, пересматривая кадры моего так называемого задержания - очень комично выглядит, как будто это театральная постановка.